Журнал Московской Патриархии 05-2010

ЖУРНАЛ МОСКОВСКОЙ ПАТРИАРХИИ

05-2010

ЧТЕНИЯ

Пасхальная радость, пронесенная через жизнь

ПОСЛЕСЛОВИЕ К КНИГЕ «СОБОР БОГОЯВЛЕНИЯ В ЕЛОХОВЕ. ИСТОРИЯ ХРАМА И ПРИХОДА»

«Журнал Московской Патриархии» предлагает первую публикацию фрагмента воспоминаний псаломщика Богоявленского собора А. И. Архангельского, записанных в 1938 году.
Об обретении этого ценного исторического свидетельства рассказывает один из авторов книги «Собор Богоявления в Елохове.
История храма и прихода» Валерий Любартович, профессор МГУИЭ, лауреат Макариевской премии в номинации «История Москвы».

Книга, посвященная 150-летию освящения (после реконструкции) одного из известнейших храмов Москвы, вышла в свет в 2004 г. в Церковно-научном центре «Православная энциклопедия». Работа над книгой проводилась нами вместе с моим соавтором, заслуженным работником культуры РФ, доктором филологических наук Е. М. Юхименко, по благословению и при непосредственном участии настоятеля Богоявленского Елоховского собора протопресвитера Матфея Стаднюка. После торжественной презентации книги в Трапезной палате собора в присутствии Святейшего Патриарха Алексия II она начала по– ступать в качестве даров приходского совета в московские библиотеки, и ее прочитали не только прихожане храма, но и все те, кому интересна история знаменитой московской соборной церкви.

Храм Богоявления в Елохове.
Фото 1920-х гг. из собрания А. П. Крюкова

       Однажды отец Матфей сообщил мне, что его посетила давняя прихожанка храма, пожилая москвичка Екатерина Алексеевна Архангельская, которая рассказала, что ее отец и дед были когда-то клириками храма и у нее дома сохранился небольшой архив документов той поры. Отец Матфей благословил меня посетить Екатерину Алексеевну и познакомиться с ее документальным домашним собранием. Так я оказался в квартире Е. А. Архангельской в многоэтажном доме почти напротив алтарной части собора.
       Увиденные мною в тот день фотографии из семейного альбома Архангельских, рукописи, документы, издания и другие раритеты заставили меня пожалеть о том, что при подготовке нашей книги мы не знали о существовании этого фонда важнейших источников по истории храма.
       Прежде всего, здесь были давно и безуспешно нами разыскиваемые фотоизображения митрофорного протоиерея Иоанна Яковлевича Березкина (1837–1919), прослужившего в Елоховской церкви настоятелем сорок три года, вплоть до своей кончины.

Протоиерей Иоанн Березкин.
Фото 1910-х гг.

Богослужение в алтаре храма Богоявления в Елохове.
Слева – протоиерей Иоанн Березкин.
Фото 1910-х гг.

Другой свод документов оказался посвящен протоиерею Иоанну Иоанновичу Архангельскому (1862–1929), кандидату богословия МДА, служившему вторым священником в Богоявленской церкви с 1892 по 1922 г. Он ушел за штат, полностью потеряв зрение, и скончался 20 марта 1929 г.

Иерей Иоанн Архангельский.
Фото 1890-х гг.

Свадебная фотография Иоанна Иоанновича и
Анны Алексеевны Архангельских.
Фото 1887 г.

Иерей Иоанн Архангельский среди учащихся и педагогов
2-го Лефортовского мужского городского начального училища.
Фото 1900-х гг.

Титульный лист учебного пособия по Закону Божию,
составленного священником Иоанном Архангельским

Иерей Иоанн Архангельский (в центре) с домочадцами
наблюдает солнечное затмение в Москве у ворот собственного дома
4 апреля 1912 г.

       Псаломщиком Елоховской Богоявленской церкви служил отец Екатерины Алексеевны – Алексей Иванович Архангельский, родившийся 26 ноября 1889 г. в Москве, в семье священника Богоявленской церкви о. Иоанна Архангельского. После окончания в 1903 г. Заиконоспасского духовного училища он учился в Московской духовной семинарии, которую окончил в 1909 г. В том же году А. И. Архангельский поступил в МДА, курс которой он окончил в 1913 г. вторым по успеваемости среди своих однокашников, со степенью кандидата богословия. До закрытия в 1918 г. духовных учебных заведений А. И. Архангельский преподавал историю Церкви в Московской духовной семинарии. Оставшись без работы, он поступил на службу в Сокольнический отдел народного образования. Однако за продолжавшееся деятельное участие в церковной жизни (Алексей Иванович был псаломщиком в Богоявленской церкви Елохова и занимался духовным просвещением прихожан) он был уволен и долгое время оставался безработным, пока не устроился корректором в типографию.
       В 1920 г. А. И. Архангельский женился на дочери священника московского храма Покрова в Рубцове Ольге Семеновне Касаткиной. В1921 г. у супругов родился сын Иван, в 1923 г. – дочь Екатерина. Чтобы содержать семью, Алексей Иванович стал работать техническим редактором в различных издательствах.
       В 1932 г. он овдовел.
       31 января 1942 г. А. И. Архангельский был арестован и по ложному обвинению в антисоветской агитации десять месяцев находился под следствием в Бутырской и Таганской тюрьмах. Особым совещанием он был приговорен по статье 58–10 УК РСФСР к пяти годам исправительно-трудовых лагерей. А. И. Архангельский попал в Темниковский лагерь в Мордовии, где скончался от непосильного труда и лишений 12 февраля 1943 г. В 1957 г. он был посмертно полностью реабилитирован.
       Воспоминания А. И. Архангельский написал в 1938 г. для своих детей, не надеясь на их опубликование. Тетрадь с текстом воспоминаний и единственная фотография Алексея Ивановича – вот то немногое, что удалось мне обнаружить среди документов семейного архива.
       Мне хотелось бы предложить вниманию читателей «Журнала Московской Патриархии» первую публикацию фрагмента воспоминаний А. И. Архангельского.

Валерий Любартович

Алексей Иванович Архангельский

Воспоминания юности о Пасхе, о ночи на 14 апреля 1902 года

       Это была пасхальная ночь. Счастливое детство, счастливое время! Вернее сказать, счастливая юность, потому что мне тогда было 13 лет.
       Комната, в которой мы спали с отцом, освещалась лампадкой, стоявшей на «божнице» перед иконами. Как красив был этот сумрак комнаты в пасхальную ночь, освещенный лампадкой.
       Пасха, Пасха! Эти слова, перед которыми тает и исчезает всякое неудовольствие или несчастие, изгоняется всякая скука, радостью наполняется всякое страдание. Да и какие страдания и несчастия возможны были тогда – в этих моих благословенных детстве и юности, хранимых под благодатным кровом!
       Я счастливо засыпал в ту ночь, душа была полна до преизбытка мира и довольства. Но ночью вдруг проснулся от неожиданной острой боли. Судорога в мышцах ноги ниже колена. Боль резкая, внезапная, совершенно незнакомая и удивляющая. Только крепко стиснув зубы, можно было сдержать крик. После, когда подобное изредка случалось, я уже не боялся и только с трудом и напряжением ждал окончания приступа. В этот же раз я испугался и был потрясен... Но – Пасха! Какое может быть несчастие, когда все радуется и душа полна мира и блаженства! Через какие-нибудь две-три минуты я уже счастливо засыпал не только не расстроенный, а положительно довольный тем, что привелось еще раз увидеть освещенный лампадкой святой сумрак пасхальной ночи, еще раз заснуть в пасхальную ночь... – ведь это только раз в году бывает-заснуть с той же внутренней сладостию и счастьем.
       Благословенное время, за которое я навеки благодарен Богу. Боль в ноге появилась потому, что ноги устали от стояния в церкви. Всю Страстную неделю и особенно в последние дни бывало много служб, которые нужно было выстоять...

Алексей Иванович Архангельский.
Фото 1900-х гг.

       Ходить в церковь было необходимо. Во-первых, нужно было говеть и после пасхальных каникул представить свидетельства о говений в училище. А во-вторых, и родители посылали. Разве позволит мать остаться дома, когда идет, например, всенощная с чтением 12-ти евангелий? Я ходил охотно. Эта обязательность нисколько не отпугивала и не расхолаживала. В неиспорченном и несоблазненном сердце была искра веры.
       Охотно идя в храм и раскрывая свою душу навстречу божественному слову, юноша в храме начинал ощущать теплоту в душе, сердечный трепет и испытывал то «некое проникновение духовное», о котором у Достоевского говорит старец Зосима, вспоминая свое детство и тоже храм, и тоже Страстную неделю.
       Как заболевшая любимая мать, был предо мною страдающий Спаситель. И приятно было сострадать Ему, принуждая самого себя к терпению за долгой службой, за постным столом, без театров, без игр с товарищами.
       Приготовление к празднику было как бы единственной всеобъемлющей игрой.
       Много значило для мальчика и то, что на Пасху было две недели каникул. Это благодетельная, радостная перемена в жизни, возможность отдохнуть от классов и уроков и заняться другим – великим и священным! Говение, причастие, встреча Пасхи!
       И все это совершалось в благонравной и благочестивой семье, среди толпы верующего и усердного народа, а также в алтаре, где вполне серьезно вел себя и молился весь благоговейный причт, чуждый небрежности и других пороков, вроде пьянства...
       С какой силой врезались эти впечатления в юную душу!
       Помню, как в сумраке теплой и совершенно тихой пасхальной ночи, при блеске множества свечей, среди громадной толпы иду я рядом с нашим настоятелем, отцом Иоанном Яковлевичем Березкиным, в крестном ходу вокруг церкви под мощный трезвон, слегка заглушающий пение знаменитой начальной стихиры Пасхи «Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех». Вся душа полна и растет в этой радости, и, благодарная, обещает Богу себя всю и навсегда... О, зачем не осталась она верною этому обету, зачем раздробилась, и ослабела, и осквернилась в разнообразном грехе, и ныне я плачу об этом обете – этом высшем счастье всех дней моей юности...
       Но вот путь кругом церкви окончен. Густой толпой движется народ, лица освещены трепетным светом свечечек и сами светятся покоем и радостию. С трудом причт входит в тесный притвор (паперть) церкви, и настоятель становится перед иконою Воскресения, которую держит старенький «ранний» батюшка о. Александр¹ , облаченный также в белую блестящую ризу.
       Здесь же и отец мой, тоже в белой ризе и тоже держащий в руках небольшое Евангелие.
       Тяжелые железные двери храма закрыты. Стоя лицом к ним, кадит благовонным дымом отец протоиерей. Настала минута молчания; благовест умолк, хор молчит, вся толпа, наполняющая притвор и оставшаяся за дверями, замерла в ожидании.
       Это самый миг Воскресения. Сейчас начнется самый праздник. Как сказано в Уставе церковном, «настоятель кадит образ (Воскресения)... братия же стоят держаще свещи своя со вниманием молящеся в себе и благодаряще нас ради пострадавшего и воскресшего Христа Бога нашего». Молчание. Но «велегласно возглашает настоятель... Слава святей и единосущней и животворящей и нераздельней Троице всегда, ныне, присно и во веки веков». И тогда начинается... начинается пение «Христос воскресе из мертвых». Теплая волна поднимается из груди, рыдания радости приливают к гортани, и не раз в этот миг только из боязни и чувства неловкости юноша мог сдержать поднимающиеся слезы! Пасха, Пасха!
       О благословенное слово, полное света и истинного мира... И кругом все полно Пасхи! Весь день одно переживание, одна тема!
       Помню, как-то в день Пасхи, уже к вечеру, прихожу домой. Наша прислуга Федосья Ефремовна, сидя на полу, помешивает кочергой дотапливающуюся голландку и тихо напевает «Христос воскресе»... И нет для нее другой, лучшей песни! И она с благоговением ждала праздника и постилась, несомненно, строже нас. У Пасхальной утрени ей быть нельзя, надо сторожить дом... Но она все-таки не проспала утреню. Разве можно заснуть в эти минуты? Она ждала, и молилась, и, крестясь при звуках пасхального звона, смотрела из окна на огни крестного хода, и пела, какие знала, пасхальные песни... Да также и все вокруг и крестились, и христосовались, и праздновали...
       Упокой, Господи, души всех их, этих верных Твоих, тяготевших к Тебе сердцем, упокой, хотя Ты и не признал угодным и достойным благочестие старой России, а допустил ей погибнуть в красных волнах.
       Как видно из этого Божиего приговора, без которого не могли свершиться эти исторические сдвиги, в годы моей юности не столько возраставшее благочестие, сколько волны нечестия заливали уже Русь, и долготерпение Божие истощалось.
       Однако мне кажется, что наш храм, наш причт, наш приход, наш поповский особнячок² , отгороженный непроницаемым забором от всех соседей, представляли все же счастливый островок, которого мало касались волны неверия и нечестия – островок, на котором благочестие если не возрастало, то, по крайне мере, и не погублялось. Недаром до начинающейся уже старости сохранился для меня приют в этом же особнячке, и недаром среди множества закрываемых церквей наша еще хранится неприкосновенной. И Патриарший Местоблюститель переселен в приход этого храма, и он стал для Местоблюстителя всероссийским патриаршим собором³ ...
       Кто знает, может быть среди его строителей, или его старых прихожан, или же причетников были истинные рабы Божии, молитвы которых берегут это святое место...
       Вспоминаю два эпизода, характерных для настроения нашего богоявленского причта. Утреня Великой субботы, одна из величайших и торжественнейших служб всего года. Тут торжественность сдержанная, серьезная и несколько печальная в отличие от оживленной и радостной торжественности Пасхальной службы. Служба совершается перед Плащаницей, посреди церкви. Уже поют канон «Волною морскою». Читает о. диакон Ив. Ал. Доброхотов⁴ . Отец протоиерей внимательно слушает и только по преклонности годов позволяет себе опираться на поставленный перед ним аналой.
       О. диакон читает: «Ты проповедал еси, Спасе, от века (погибшим мертвецам во аде спящим) избавление неложное, быв мертвым первенец»... Доходят эти слова до сердца старого священника. Поднимая глаза к небу и осеняя себя широким крестом, он повторяет вполголоса «избавление неложное, избавление неложное». Так служащий священник от души с искренним порывом молится сам.
       Свидетельствую, что это молитвенное движение произвело глубокое действие на мальчика (или юношу): он всей душой впитывал святые впечатления и, чтобы не пропустить ничего, пришел на середину храма, в центр самой службы – слушать божественные звуки великого субботнего канона!
       И дай Бог этому почтенному старцу воистину обрести это «избавление неложное» по ту сторону гроба... Лет через пятнадцать этот мальчик, возросший, но не решившийся принять служение того старца, говорил надгробное слово на его отпевании (1.ХП.1919 г.).
       Величие и торжественность канона Великой субботы – этого отпевания Господа Христа, не поддается никакому описанию! Прошу помнить, что я жил и возрастал не в глухой деревне, а в Москве, и был достаточно обеспечен. И опера, и драма при лучших исполнителях были для меня открыты. Шаляпин, Собинов, Нежданова, Ермолова, Южин, Гзовская, Правдин и многие другие – их таланты были мне знакомы, и немало ярких впечатлений получил я от них.
       Помню могучий моцартовский «Реквием» в большом зале Консерватории на одном из ежегодных больших концертов (в пользу военных инвалидов). Хор и оркестр Большого театра, Синодальный хор, орган Консерватории, лучшие артисты-солисты: Собинов, Нежданова и др.
       Присутствует великая княгиня Елизавета Федоровна – сестра императрицы, весь генералитет. Так же, как и в церкви в Великую субботу, – это торжественно-заупокойное действо. А музыкально-вокальная обстановка несравненно богаче, чем у Богоявления, где на правом клиросе поет небольшой профессиональный хор, а на левом – любители-добровольцы, без спевок, без техники, только от одного усердия.
       И что же? Все-таки никакого сравнения. В Консерватории все пышно и богато, но все деланно, все искусственно, «нарочно»... В церкви все подлинно, все полно истинной благодати.
       Там – все блестяще и богато, здесь – все беднее, но зато настоящее!
       И юноша с сожалением встречал окончание каждой песни канона, провожая ее до будущего года! А гроб Христов – эта великолепная Плащаница, однажды в год, всего на полтора дня износимая! Хотелось совсем не уходить от нее. И когда вечером в Великую пятницу запирали храм, юноша жалел, что не может остаться на всю ночь, чтобы нести почетную стражу у гроба.
       Но с тем большею готовностью вставал в три часа ночи к этой утрени Великой субботы, не тягостно, а с радостию преодолевая сладкий юный сон...
       Удивляла и радовала таинственность этого весеннего утра, вернее, ночи. Всего три часа! И так сладко было сердцу, что скоро юноша пожелал быть за утреней, также и в пятницу – это в четыре часа утра 12-ти Евангелий.
       Нет нужды, что вчера вечером за всенощной уже выслушана целиком вся эта служба.
       С вечера – не то, нет полного впечатления, потому что нет раннего подъема – нет усилия и усердия. И снова он выстаивал те же 12 Евангелий.
       Хотелось принять участие в чтении страстных антифонов. Но церковнослужители сами любили эти величественные славянские сказы, и один раз молодой псаломщик Алексей Николаевич Протопопов прямо ответил мне, что не уступит мне их читать.
       Глубоко погружаются они, подготовленные постом и говением, в это голгофское таинство и порой как бы теряют ощущение времени. Вот например:
       «Распинаема, Тебе, Христе, вся тварь видящи трепеташе; основания земли сотрясахуся страхом державы Твоея. Светила сокрывахуся... и разбойник верный зовет Ти с нами, Спасе: помяни во Царствии Твоем».
       Смотрите, уже не мы повторяем за разбойником спасительную молитву, а он с нами вместе, т. е. как бы после нас...
       Мы чувствуем себя находящимися на самой Голгофе. Все существо наше потрясено, и уж не разбойник благоразумный, а мы начинаем молитву о поминовении во Царствии.
       Исчезло пространство и даль веков. Таково вдохновение...
       Но всех величественнее и торжественнее все-таки был канон Великой субботы. Вся душа упивалась им, как какой-то несравненной божественной ораторией.
       Какой реквием может с ним сравниться?!
       Ведь истинно невыразимо величие «Царя веков, почивающего во гробе субботним покоем» накануне воскресения!
       Особенно же глубоко ощущалось это величие, естественно, тогда, когда самому приходилось читать этот священный канон. От глубокого чувства моментами почти невозможно было читать, с трудом удавалось овладеть собой.
       И некоторые из усердных наших прихожан доселе помнят, как по окончании шестой песни канона возглашалось окончание кондака и икоса:
       «Сия суббота есть преблагословенная, в ней же Христос, уснув, воскреснет тридневен!»
       Теперь, когда жизненный путь пролегает во мраке и когда цветущие поля мирной Галилеи, на которых когда-то возрастал юноша, сменились суровыми и каменистыми уступами Мертвого моря и несчастной Гоморры, я хочу и прошу всех, в ком эти воспоминания найдут сочувственный отклик, быть верными светлым отблескам благодатной зари Святой Руси, сиявшей предо мною во дни юности прекрасными огнями божественной Пасхи!

26 апреля 1938 г.

ПРИМЕЧАНИЯ В. А. Любартовича

       ¹ Речь идет об иерее Александре Пиуновском, заштатном священнике храма Богоявления в Елохове, служившем ранние обедни.
       ² Семья протоиерея И. И. Архангельского жила в доме № 73 по Нижней Красносельской улице. Этот дом, как и стоявшие рядом дома причта храма Богоявления, были снесены при реконструкции района в послевоенное время.
       ³ В начале 1930-х гг. заместитель Патриаршего Местоблюстителя митрополит Нижегородский Сергий (Страгородский) устроил свою резиденцию в небольшом деревянном доме в районе Елохова, в Бауманском (до 1924 г. – Девкином) переулке, домовладение № 6. Здесь до 1943 г. находились органы управления Русской Православной Церковью и Московское епархиальное управление. После закрытия в 1938 г. московского Богоявленского Дорогомиловского собора кафедра Патриаршего Местоблюстителя митрополита Московского и Коломенского Сергия была перенесена в храм Богоявления в Елохове.
       ⁴ Доброхотов Иван Александрович (1862–1934), воспитанник Вифанской духовной семинарии, с 1892 г. -диакон, с 1922 г. – священник, протоиерей храма Богоявления в Елохове. Похоронен на Немецком (Введенском) кладбище в Москве.